За пропаганду наркотиков в интернете введут уголовную ответственность

пропаганду наркотиков, грета тунберг, эксперты ФСБ, лингвистическая экспертиза, сахалин, калининград, дальний восток, крым, оправдание экстремизма, оправдание терроризма,

По статистике МВД РФ, количество выявленных фактов, подтверждающих пропаганду наркотиков, в интернете постоянно растёт, поэтому ведомство выступило с инициативой ужесточения ответственности, пишет ТАСС.

Для выяснения всех обстоятельств административного правонарушения и процессуального оформления требуется проведение сложных, длительных компьютерно-технических, лингвистических и иных экспертиз, что выходит за рамки сроков проведения административного расследования, заявила Ирина Волк, официальный представитель МВД.

В ведомстве предлагают установить уголовный запрет (ст. 230.3 УК РФ, предусматривает наказание до двух лет лишения свободы) на распространение информации о представляющих общественную опасность незаконных способах и методах потребления, незаконного оборота или культивирования наркотиков и наркосодержащих растений.

При этом случаи распространения информации об обороте и (или) потреблении наркотических средств, предназначенных для медицинских целей, подпадать под этот закон не будут, заверяют в ведомстве.

МВД предлагает дополнить ст. 6.13 КоАП РФ, предусмотрев повышенную административную ответственность, за  пропаганду наркотиков, совершённые с помощью интернета.

Обвинили в мыслепреступлении. Рассмотрена апелляция по «ростовскому делу»

Завершилось заседание в суде апелляционной инстанции по «ростовскому делу», в котором Ян Сидоров и Влад Мордасов осуждены за попытку свержения конституционного строя. Основным доказательством вины послужила экспертиза, назначенная центром «Э». Журналист «Новой газеты» подготовил подробный репортаж из зала суда. Приводим его фрагменты, касающиеся деталей экспертизы.

Обвинение базировалось на переписке в чате «Революция 05/11/17», в котором Сидоров и Мордасов выступали администраторами. В чате обсуждались острые политические темы. Среди участников спустя время появились люди, предлагавшие обсудить насильственное свержение власти, способы организации погромов и методы борьбы с полицейскими.

Сотрудники Центра по противодействию экстремизму, получившие доступ к этой переписке, инициировали проведение лингвистической экспертизы, с помощью которой доказывали в суде, что, выйдя на площадь с двумя плакатами, Ян Сидоров и Влад Мордасов пытались спровоцировать массовые беспорядки.

В суде первой инстанции адвокаты настаивали, что следователи предоставили для изучения экспертам вырванные из контекста фрагменты переписки, по которым специалистами были сделаны ложные, по их мнению, выводы.

Так, «неустановленные лица» в чате обсуждали, как можно с помощью солдатского ремня противостоять сотрудникам полиции. На этом основании эксперты назвали ремень, который был на Мордасове в день задержания, «оружием», что послужило одним из доказательств преступного умысла подсудимого.

Так же не в пользу обвиняемых была трактована реплика Сидорова «Ага, и из думающего гражданина ты превратишься в бандита, которого можно в случае неповиновения застрелить» – так молодой человек ответил на призыв одного из участников чата о необходимости проведения силовой акции.

Ростовский областной суд отказался приобщать к делу выводы независимой экспертизы. К рассмотрению апелляционной жалобы сторона защиты предоставила несколько психолого-лингвистических экспертиз.

В частности, выводы специалистов АНКО «Лаборатория экспертных исследований и ситуационного анализа», лингвиста Юлии Сафоновой и психолога Дарьи Бесединой, сводятся к тому, что в высказываниях Мордасова и Сидорова не содержится признаков побуждения к насильственным, разрушительным действиям; позицию организаторов они занимали наравне с другими участниками дискуссии; роли участников дискуссии равноправны.

Специалисты АНКО «Лаборатория экспертных исследований и ситуационного анализа» отметили, что оба подсудимых неоднократно пресекали призывы к насилию, которые озвучивали другие участники дискуссии.

Сторона обвинения выступила против приобщения к делу выводов независимой экспертизы. Однако суд ходатайство стороны защиты удовлетворил. Далее адвокаты потребовали исключить из дела выводы предыдущей экспертизы, на основании которых был вынесен приговор, на что получил отказ суда.

Защитники Сидорова и Мордасова ходатайствовали о проведении новой экспертизы, в которой бы исследовалась вся переписка, а не её отдельные фрагменты. Суд отклонил ходатайство.

В последнем слове Ян Сидоров напомнил судьям, что его, по сути, обвиняют в том, что он разделял взгляды организации «Артподготовка». «Меня обвиняют в мыслепреступлении», – сказал он.

Студенту Егору Жукову не удалось доказать свою невиновность по делу об экстремизме

война, вооружённых сил, фейк-ньюс, чайлдфри, невиновность, оскорбление граждан, адвокат, Интервью со Светланой Прокопьевой, протест Егора Жукова, отзыв учёных-лингвистов, эксперт фсб, рецензия, ГЛЭДИС, личный бренд, соцсети,

Студент Егор Жуков не доказал свою невиновность и получил три года условно за призывы к экстремизму в видеороликах, опубликованных на Youtube. В основе приговора лежат выводы лингвистической экспертизы, проведённой экспертом ФСБ Александром Коршиковым. Егор Жуков свою вину не признал.

«Мы обсуждали конкретные фразы, нюансы формулировок, варианты толкований. Надеюсь, мы смогли доказать уважаемому суду, что я не являюсь экстремистом. Как и с точки зрения лингвистики, так и с точки зрения здравого смысла», – сказал он в последнем слове.

Несмотря на это, доводы эксперта суд признал обоснованными. Всем лингвистам, мнения которых предлагала заслушать сторона защиты, судья дала отвод.

Протест как возражение. Отзыв на лингвистическую экспертизу по делу Егора Жукова

война, вооружённых сил, фейк-ньюс, чайлдфри, невиновность, оскорбление граждан, адвокат, Интервью со Светланой Прокопьевой, протест Егора Жукова, отзыв учёных-лингвистов, эксперт фсб, рецензия, ГЛЭДИС, личный бренд, соцсети,

Эксперты-лингвисты Нина Добрушина, Анна Левинзон, Валентина Апресян, Анастасия Бонч-Осмоловская прокомментировали протест Егора Жукова.  «Новая газета» опубликовала их отзыв на лингвистическую экспертизу по делу оппозиционера.

На суде по делу Егора Жукова слова «лингвистика» и «лингвистический» стали самыми употребительными. Всё дело Егора от начала и до конца – о языке. Единственное, что предъявляет ему обвинение, – тексты. И анализ этих текстов – единственное, что доказывает его невиновность. Тексты изучают лингвисты. Хотелось бы сказать – лингвистика стала наукой первостепенной важности. Но нет, как раз наоборот: лингвистика не пригодилась.

Ролики Егора Жукова исследовал эксперт. Эксперт-лингвист? Нет, просто – эксперт. А.П. Коршиков – кандидат математических наук, сотрудник Института криминалистики Центра специальной техники ФСБ России. Его экспертизу по делу Егора Жукова мы и наши коллеги подробно разбирали в двух рецензиях в «Новой газете».

3 декабря эксперт А.П. Коршиков был вызван в суд, где Н.Р. Добрушина и А.И. Левинзон, соавторы одной из рецензий, тоже присутствовали в надежде выступить на стороне защиты и высказать своё мнение об экспертизе. За два дня судья последовательно вынесла решение об отказе в участии четырёх экспертов-лингвистов. Основная мотивировка отказа – некомпетентны. Приведём список людей, которые оказались некомпетентными лингвистами, в порядке их предъявления суду 3 и 4 декабря.

– А.И. Левинзон, НИУ ВШЭ, Школа лингвистики, преподаватель риторики, корпусной лингвистики, русского языка и культуры речи, диплом с отличием филологического факультета МГУ, специальность «филолог-преподаватель русского языка и литературы»;
– Н.Р. Добрушина, НИУ ВШЭ, Школа лингвистики, профессор, доктор филологических наук, главный научный сотрудник, диплом филологического факультета МГУ, специальность «филолог-преподаватель русского языка и литературы»;
– Ю.А. Сафонова – кандидат филологических наук, работала экспертом при Минюсте, в центре при департаменте по противодействию коррупции Москвы, выступала в роли эксперта в Конституционном суде, автор методического пособия по психолого-лингвистической экспертизе текстов по делам, связанным с противодействием экстремизму, рекомендованным Минюстом;
– И.Б. Левонтина – кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник Института русского языка им. В.В. Виноградова, соавтор нескольких словарей, занимается судебной лингвистикой и разработкой методик для экспертиз по преступлениям экстремистской направленности, выступает в судах.

Поскольку, как видно из этого перечня, защита исчерпала все мыслимые доказательства компетенций лингвистов (образование, профессиональный опыт, степени, должности, опыт научных исследований, опыт работы с семантикой русского языка, опыт работы с судебными экспертизами), остаётся признать, что в стране есть один компетентный специалист в области лингвистической экспертизы – А.П. Коршиков. Посмотрим, как работает этот эксперт.

Кандидат физико-математических наук А.П. Коршиков подходит к анализу значения слов с позиций математика, как будто слова – это переменные, которые могут принимать любое значение, не меняя при этом сути сказанного. Такой подход по сути своей противоречит базовым принципам семантики языка. Мы, лингвисты, стараемся выяснить, какое значение имеет слово в конкретном контексте. Контекст, согласно основам семантического анализа, является индикатором значения: например, в контексте глагола «выражать» слово «протест» указывает на речевое действие, а в контексте слова «подавать» – на официальный документ.

Изучение контекстов – начало любой работы по объяснению смысла слова и разбиения его на разные значения. Существуют специальные ресурсы, которые на основе автоматической обработки огромного массива словоупотреблений извлекают основные контексты, характерные для слова (в сочетаемостный «портрет» слова «протест», кстати, не входит ни одно устойчивое словосочетание, указывающее на насильственный характер).

Автор экспертизы предлагает считать, что в любом контексте у слова есть все значения, которые мы в состоянии ему приписать. Если ничто не ограничивает этот круг, можно смело считать, что говорящий, используя слово, выпускает на волю всё множество значений и конкретных осмыслений, которые у него есть (в том числе и те, которые им приписывает эксперт). Так, употребив слово «учреждение», Егор имел в виду одновременно «избирательная комиссия» (добавим — «зоопарк», «музей меда» — почему бы нет); говоря о «ненасильственном протесте», он парадоксальным образом имел в виду одновременно и «насильственный протест» (а также «протест против опытов над животными», «протест против объединения колледжей в Нижневартовске» – список осмыслений, начатый экспертом А.П. Коршиковым, можно продолжать бесконечно).

Существительное «протест» было самым обсуждаемым 3 и 4 декабря. Ответ на вопрос, призывал ли подсудимый к насильственному протесту, – это ответ на вопрос об обвинении или оправдании.

Цитируя самые разные словарные описания, лингвисты в своих рецензиях указывали, что в слове «протест» ни в одном из его значений нет смыслового компонента «насилие». Основное значение слова «протест», согласно словарям и корпусным данным, – это «решительное возражение против чего-то». И это то значение, в котором использует слово «протест» в своих роликах Егор.

На наши доводы эксперт А.П. Коршиков отвечает так: лингвисты совершают грубую ошибку, опираясь на словари! Словари часто отражают «древний период прошлого» (записано со слуха на заседании суда). «Вы пользовались Национальным корпусом русского языка?» – спрашивает защитник. Действительно, если не словарями – значит, корпусами, электронными базами языковых данных. «Корпуса неполны, несбалансированны, в них недостаточно публицистики», – сообщает А.П. Коршиков.

Так каким образом он подтверждает своё мнение о том, что слово «протест» надо понимать как «протест с применением насилия»? Никаким. В тексте экспертизы никаких доказательств суждениям А.П. Коршикова нет. Он не ссылается на словари, на Национальный корпус русского языка (это, кстати, гигантская база данных, в которой более трехсот миллионов словоформ и еще около ста миллионов – только публицистики), не ссылается на современные интернет-корпуса русского языка, например, на корпус RuTenTen (база данных современных онлайн-текстов, в которой более 14 миллиардов слов), не цитирует работы учёных.

Следовательно, мы можем быть твёрдо уверены: экспертиза эксперта А.П. Коршикова не отвечает научным стандартам. Научный текст обязан быть доказательным. Эти доказательства должны быть приведены с точными ссылками, примерами, данными статистики. А что делать, если появилась идея (например, такая: «пересказать книгу о 198 способах мирного протеста – значит позвать слушателя совершить каждое из 198 действий»), а доказательства найти не удаётся? Увы, ничего. Если доказательства нет, идея не может найти себе места в экспертизе. Её можно высказать в кругу друзей, за чаем, но не в заключении эксперта.

К заседанию суда А.П. Коршиков собрал значимые, по его мнению, аргументы. Он неоднократно просил судью разрешить показать «нарезку роликов», которые подтвердили бы его правоту (что за ролики, эксперт не объяснил, но речь шла не о роликах Егора Жукова, а о материалах телевизионных передач). «Я ведь могу принести на заседание словарь, – сказал А.П. Коршиков. – А я принёс ролики. Это то же самое, что словарь» (записано со слуха на заседании суда).

Судья не дала согласия смотреть ролики, но аргументацией для эксперта они в любом случае стать не могут. Лингвист не опирается на отдельные, случайным (или неслучайным!) образом собранные примеры. Чтобы доказать, что у слова есть некоторое значение, ему нужно учитывать, насколько часто такое значение встречается, в каких контекстах, в каком стиле речи, лингвисту приходится ставить эксперименты с носителями языка, исследовать сотни предложений – в общем, это сложнейшая процедура, результаты которой, собственно говоря, и представлены в словарях.

Эксперт А.П. Коршиков такими методами не владеет, более того, он и не считает, что ими нужно владеть. Он убеждён, что его подготовки в качестве лингвиста-эксперта достаточно, чтобы написать экспертизу. Ход исследования он не комментирует: «Я не обязан его излагать. Это полностью компетенция эксперта» (записано со слуха на заседании суда). Нет, обязан! Исследователь обязан сообщать, как он пришёл к своему выводу. Если он не делает этого, его текст – не наука, это рассуждения дилетанта. Они могут быть вам симпатичны, но на их основании нельзя посадить человека в тюрьму.
Лишь один метод, использованный при составлении экспертизы, Коршиков сумел сформулировать: «Я беру Уголовный кодекс, читаю название статей, смотрю: похоже или непохоже. И с точки зрения лингвистики сравниваю слова».

Этот метод, видимо, является собственным изобретением эксперта. Во всех методических указаниях по проведению лингвистических экспертиз прямо говорится о недопустимости смешивания юридической квалификации (то есть Уголовного кодекса) и лингвистических толкований.

Экспертиза по делу Егора Жукова – пример для известной басни: смотрите, что бывает, когда сапоги начинает тачать пирожник. Что бывает, когда наука теряет независимость. Когда экспертные выводы перестают быть результатом кропотливого исследовательского труда и становятся набором броских фраз, за которыми не стоят факты. Вроде бы – где наука и где наша повседневная жизнь. И вот сейчас они сходятся – в зале, где решаются судьбы.

Гвоздь в крышку гроба независимой экспертизы. Интервью с экспертом Ириной Левонтиной

Ведущий научный сотрудник сектора теоретической семантики Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН Ирина Левонтина дала интервью журналисту «Московского комсомольца» Елене Светловой и рассказала, почему ей не позволили выступить в суде по делу студента Высшей школы экономики Егора Жукова накануне вынесения приговора, а также поделилась мнением по поводу положения эксперта-лингвиста в России. Признанный специалист по судебной лингвистической экспертизе уверена: за мысли судить нельзя.

– Ирина, я давно живу на свете, но мне кажется, что в последнее время лингвистическая экспертиза приобрела какой-то невиданный размах. Уже и реклама в Интернете появилась со слоганом «Работаем по всей России!»

– Лингвистические исследования бывают не только по политическим делам, которые у всех на слуху. Но новое сегодня то, что связано со статьей 282 УК РФ («Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства»), а также с оправданием терроризма, оскорблением чувств верующих, искажением роли СССР во Второй мировой войне. Раньше мы тоже проводили исследования по делам, когда, к примеру, человека избили или убили по мотивам национальной ненависти, то есть речь шла о конкретном преступлении и его мотивах, а сейчас другая ситуация. Ведь 282-я статья, по сути, предусматривает ответственность за мыслепреступление. Человека судят не за то, что он сделал по каким-то мотивам, а именно за ненависть, за взгляды, за слова. С этим и связано огромное количество лингвистических экспертиз и заключений.

– Они и становятся доказательством преступления?

– Именно, у прокурора никаких других доказательств нет. Приходит лингвист в штатском и рассказывает, что на самом деле за этими словами скрывается разжигание вражды. Или взять дело Светланы Прокопьевой, журналистки из Пскова, в чьей статье нашли оправдание терроризма. Это вся доказательная база. Никого искать не надо – достаточно заказать у такого эксперта исследование, чтобы с ним пойти в суд. Иногда кажется, что других преступлений нет, сплошь и рядом судят людей, которые что-то не так сказали. По «Новому величию» рассмотрение длится уже несколько месяцев.

– Вы были экспертом по этому делу?

– Я готовила заключение специалиста, которое заказала адвокат Ани Павликовой. Мы как раз на днях были в суде, когда от Кости Котова, мужа Ани, пришло сообщение, что его этапировали во Владимир. Я тоже ему писала заключение, но там вообще судья отказался слушать. Это, я считаю, нарушение права на защиту, в моей практике такое в первый раз. В текстах, которые у Котова изъяли при обыске, всё мирно, никаких призывов к насильственным действиям нет и в помине. Все тексты в духе: «Милосердие – вот то, к чему мы призываем».

– А какие тексты Ани Павликовой вы анализировали?

– Её телефонную переписку с человеком по имени Руслан Д., как потом оказалось, он был провокатором. Аня тихая, добрая девочка, немножко не от мира сего. На суде её матери задали вопрос: на какой почве общались члены «Нового величия»? Мама рассказала, что у них были общие интересы: Аня очень любит животных, она работает санитаром в ветлечебнице, другая девочка, Маша Дубовик, училась на ветеринара, а Костыленков разводит кроликов. Какая террористическая организация?

Телефон был оформлен на имя мамы, поскольку девочка была на тот момент несовершеннолетней. Переписка небольшая и, казалось бы, пустяковая, но маму она насторожила, поэтому они пытались с адвокатом приобщить её к делу и обратились к специалисту, чтобы её проанализировать. Если моё заключение хотя бы на миллиметр поможет Ане, будет хорошо.

– И что вы увидели в этой переписке?

– Там действительно эта несчастная Павликова пытается уйти, как-то отстраниться от «Нового величия», а провокатор оказался очень ловким манипулятором. Я проанализировала приёмы речевой манипуляции, при помощи которых он её опутывает. Когда рассказывала об этом в суде, прокурор страшно злился, но судья, по-моему, слушал с интересом.

– А можете привести примеры?

– Ну, например, она ушла, а он уговаривает её вернуться, используя разные приёмы давления. Аня не хочет ходить на собрания и готова делать что-то другое. Она говорит, что может листовки клеить. Руслан отвечает: листовки хорошие, ты молодец, в общем, ждём тебя завтра. Он настаивает: ты приходи бесплатно, зачем тебе лишние деньги тратить? (Они скидывались по 200 рублей на аренду помещения.) По переписке видно, что Аня не может вести конфликтный диалог, чувствует себя не очень уверенно, ей трудно сказать «нет». Там есть неявные вещи, которые неспециалисту не видны.

Я сделала такую интересную штуку: разобрала её и его реплики, и выявились разные роли и совершенно разные установки. Аня: я за всё хорошее, да, как скажешь, извини, пожалуйста. Она не умеет сопротивляться, избегает конфликтов, а у него сплошные императивы, то есть он оказывает на девушку давление: мы все тебя просим! Применяет моральный шантаж: если ты не хочешь ходить из-за того, что ты обиделась на такого-то, я его накажу, его не будет.  Когда человеку приводят такие доводы, у него возникает чувство вины, что кто-то пострадает из-за него. В общем, материал небольшой, но в нём видна вся структура взаимоотношений. Руслан Д. проявляется как ловкий манипулятор, он умеет втягивать, не говоря о том, что он гораздо старше Ани по возрасту.

– Судебная лингвистическая экспертиза, как и любая другая, априори должна быть независимой, но, к сожалению, зачастую она обслуживает интересы обвинения. Зависит ли результат от того, кто ставит задачу перед экспертом – адвокат или следователь?

– Адвокат не может заказать экспертизу (по этому поводу было решение ЕСПЧ о том, что происходит нарушение равенства сторон в процессе). Экспертизу назначает суд, но адвокат может заказать заключение специалиста. С независимой экспертизой у нас большие проблемы. Экспертов унижают, иногда запугивают, на них давят. Крайний случай был с химиком Ольгой Зелениной, которую обвиняли в пособничестве в контрабанде наркотиков в рамках «макового дела». Она как специалист давала разъяснение по поводу методики определения количества веществ в пищевом маке.  Зеленина была арестована, сидела, кстати, одно время в одной камере с Толоконниковой, потом вышла под подписку о невыезде. Несколько лет всё это продолжалось, пока не развалилось дело, уже и ФСКН прекратила своё существование, а дело всё длилось. Ей присудили компенсацию 700 тысяч рублей, что, конечно, не стоит потерянных шести лет жизни.

– Случай Зелениной, когда специалиста наказали за его экспертное мнение, наверное, стал предостережением для профессионального сообщества?

– Мало кто готов участвовать в громких делах, потому что тебе звонят на работу, пугают начальство: «Это позиция института?» Или: «А вы знаете, где сейчас ваш сотрудник: он в отпуске или в командировке?» Мне лично не угрожали, но в институт звонили. Сейчас пробивают законопроект о лицензировании экспертов. Сегодня по закону об экспертной деятельности любое лицо, имеющее соответствующую квалификацию, может провести исследование. А лицензирование, переаттестации… Кто будет их проводить?
И человек окажется зависимым, потому что ему скажут: «Если ты не будешь проводить правильную экспертизу, то не пройдёшь переаттестацию!» Это будет гвоздь в крышку гроба независимой экспертизы, ведь зачастую это единственный шанс защитить людей.

– Недавно был скандал в связи с делом студента ВШЭ Егора Жукова, которому сначала вменили участие в массовых беспорядках, но затем обвинение переквалифицировали на призывы к экстремизму. А поводом стали записи из его видеоблога, в которых, на взгляд следствия, содержится «политическая ненависть и вражда к власти».

– Это дело основано исключительно на лингвистической экспертизе. Суд по делу Егора Жукова отказался слушать трёх специалистов-лингвистов, и вот на этой неделе отклонил и четвёртого – меня. Егора Жукова обвиняют в экстремизме на основании нескольких роликов, хотя студент – пропагандист мирного ненасильственного протеста. В своих роликах он как раз объясняет, что такой протест гораздо эффективнее насильственного, что надо творчески подходить к поиску разнообразных форм протеста. Спасибо «Новой газете», которая опубликовала официальную экспертизу и наш отзыв на неё, под которым подписались академики, члены-корреспонденты РАН и я, как специалист, имеющий большой опыт в судебной лингвистике. Мы разобрали это заключение (кстати, это ещё не худший образец жанра).

– Официальным экспертам всё-таки удалось найти злополучные призывы?

– Там есть такое высказывание: «Надо хвататься за любые формы протеста», из чего эксперт делает вывод, что, если любые, то в том числе и насильственные. И ещё фраза: «Делай всё, на что ты способен». Здесь увидели скрытый смысл – призывы к свержению. Мы пишем, что такие слова, как «любой» и «всё», в естественном языке работают немного другим образом. Когда молодой человек говорит девушке: «Я сделаю для тебя всё», это не значит, что он обещает ей взорвать соседний дом, чтобы у неё был лучше вид из окна, или реально убить «соседей, что мешают спать». Или когда человек говорит: «Я буду рад любому подарку!» – никто же не думает, что он будет рад, если ему принесут дохлую крысу! Понятно, что эти слова нужно понимать в контексте. А контекст однозначный: Егор Жуков в каждом своём ролике многократно повторяет слова «ненасильственный протест». Параллельно с нами лингвисты из Высшей школы экономики делали заключение для следствия – наша аргументация оказалась поразительно похожей. И «Новая» это тоже опубликовала. И очень важно, что люди увидели, как строятся подобные обвинения.

– Увы, в последние годы расплодилось немало экспертов без профильного лингвистического образования, обслуживающих следствие и суд. Их называют «экспертами по вызову»…

–Безусловно, среди специальных экспертов, которые привлекаются органами следствия, много людей, не имеющих профильного образования. Суды это принимают. Ну вот, например, знаменитая Наталия Крюкова, которая пишет в огромных количествах лингвистические экспертизы про экстремизм. Она по образованию преподаватель математики, но считает, что «по сути математика и лингвистика – это одно и то же». Это примерно, как если человек с дипломом филолога возьмется за экспертизу ДНК.

Лингвистика в таком уязвимом положении, потому что многие люди считают, что если они носители русского языка, то имеют право проводить лингвистические исследования. Экспертиза обычно делается в рамках ведомственной науки, которая к академической науке никакого отношения не имеет.

Но часто те же люди, которые занимаются обычной лингвистикой, пишут статьи и выступают на конференциях, за деньги пишут чудовищные заказные экспертизы, считая, что никто не прочтёт, не увидит и не узнает. Теперь, после публикации экспертизы по делу Егора Жукова, они должны понимать, что и прочтут, и узнают. Как после такого прийти на серьёзную научную конференцию? Может быть, это кого-то остановит…

– Бывают и совсем анекдотические случаи!

– Обхохочешься! Особенно часто это встречается в экспертизах, написанных штатными «лингвистами» без профильного образования. Мой любимый пример – экспертиза, которая была сделана для обоснования того, что произведение нужно включить в список экстремистской литературы. Там вообще – то Коран внесут, то Ветхий Завет. Тут была книжка о современной каббале, в которой речь идёт о самоусовершенствовании. Книжка сложная, эксперт читал, ничего не понимал, пока не увидел знакомое слово «холокост»! По мнению «специалиста», это может возбудить ненависть у евреев против других народов, которые в этом участвовали. Поэтому книжку надо запретить.

– Вспомнила перформанс рэпера Оксимирона «Сядь за текст» – публичные чтения классиков русской литературы, в чьих произведениях «судья» находил призывы к насилию. Сам Оксимирон получил «наказание» за декламацию отрывка из «Горя от ума», в котором усмотрели клевету…

– Крамолу можно отыскать в стихотворении Лермонтова «Прощай, немытая Россия», а уж ода «Вольность» Пушкина с его обращением к «самовластительному злодею»: «Тебя, твой трон я ненавижу, / Твою погибель, смерть детей / С жестокой радостию вижу…» Куда там блогеру Синице до него?

– Сегодня суды завалены исками к СМИ о защите чести и достоинства. Наши люди очень обидчивые, особенно чиновники…

– Один чиновник требовал лингвистическую экспертизу в связи с тем, что в газете написали, что он «прошмыгнул». Есть постановление пленума Верховного суда, где разъяснено, что являются порочащими не любые неприятные сведения, а ложные утверждения о совершении аморального или противоправного поступка. Хотя нередко судам это не мешает принимать решение в пользу такого обиженного. На днях прочитала, что ЕСПЧ присудил Лимонову компенсацию по проигранному им некогда иску за фразу «Московские суды подконтрольны Лужкову». А в своё время слово «подконтрольны» признали порочащим сведением и присудили Лимонову выплатить полмиллиона рублей компенсации. Я выступала в суде как специалист по этому делу.

– Истцы нередко требуют в качестве компенсации астрономические суммы.

– Сейчас часто назначаются такие штрафы и компенсации, которые человека уничтожают. Неприятно, когда критику пытаются представить как распространение порочащих сведений и с помощью статьи о защите чести и достоинства заткнуть рот тем, кто тебя критикует. Градозащитникам не нравится, что вырубаются леса, рощи, разрушаются дома, а человек, который это устроил, подаёт в суд и требует огромных компенсаций. Размер выплат должен быть радикально снижен. Недавно было совсем возмутительное дело, когда журналистке Ксении Лученко присудили выплатить 400 тысяч рублей ровно за одно слово «связаны», относящееся к семье проректора МГИМО в статье о сносе исторического дома Черниковых в Хамовниках и выселении из парка Трубецких детского дома творчества. Было разъяснение, кажется, Верховного суда, что назначение компенсаций не преследует цели разорить человека, но сейчас именно разоряют и душат.

– Ирина, ваше кредо: нельзя судить за мысли.

– Я высказываюсь в данном случае не как лингвист, а как человек: 282-я статья УК РФ должна быть отменена. Или полностью декриминализована.

– Нельзя судить за мысли и высказывания, но в западноевропейских законодательствах тоже есть ограничения свободы слова. Попробуйте высказать сомнения в существовании холокоста в Германии!

– Ну, есть люди, которые сомневаются в реальности холокоста, что и травмирует других людей. Это, конечно, совершенно понятно и в моральном отношении кажется бесспорным, но закон открыл ящик Пандоры.
Почему бы тогда не сделать статью об искажении роли СССР во Второй мировой войне? Об уголовном преследовании за другие неправильные мысли? Кстати, есть европейская традиция, а есть ведь и американская, где существует Первая поправка к Конституции, декларирующая, что свобода слова — ценность очень высокого уровня.

– Ирина, дайте, пожалуйста, совет пользователям соцсетей, как выбирать выражения, чтобы не попасть под раздачу.

– Например, одна дружественная мне газета, когда публикует острые материалы, предварительно пересылает их мне, а я вставляю всякие «мы считаем», «вероятно» и т.д., чтобы по возможности обезопасить их от судебных исков. Ну, надо понимать, что, скажем, матерные слова в отношении какого-то конкретного лица могут быть опасны. Угроза – сложное понятие. Если мы обратимся к делу Синицы, его пост был отвратителен, но угрозы не содержал. Потому что угроза предполагает, что человек имеет возможность совершить преступление, поэтому есть основания отнестись к этому серьёзно. Что, кстати, не помешало осудить Синицу именно за угрозы.

В любом случае, с угрозами и фразами, которые могут быть восприняты как угрозы, нужно поаккуратнее – это уголовная статья. Если человек нарочно хочет рискнуть, удаль проявить, пройти по лезвию бритвы – это одно, но если он просто не может молчать, потому что в нём все кипит, то пусть он перед тем, как нажать кнопку «опубликовать», призовёт на помощь здравый смысл и попытается взглянуть отстраненным взглядом на свою публикацию. К сожалению, сегодня мы наблюдаем мощную тенденцию преследования за слова.

Допрошен эксперт ФСБ, проводивший лингвистическую экспертизу по делу Егора Жукова

война, вооружённых сил, фейк-ньюс, чайлдфри, невиновность, оскорбление граждан, адвокат, Интервью со Светланой Прокопьевой, протест Егора Жукова, отзыв учёных-лингвистов, эксперт фсб, рецензия, ГЛЭДИС, личный бренд, соцсети,

Во вторник, 03 декабря, состоялось заседание по делу Егора Жукова, где был допрошен Александр Коршиков, эксперт ФСБ, проводивший лингвистическую экспертизу по четырём видеороликам. Корреспондент «Новой газеты» Дарья Козлова опубликовала репортаж о начале судебного следствия. Приводим значимые фрагменты, касающиеся собственно допроса эксперта.

«Первым свидетелем выступил сотрудник института криминалистики СК Кирилл Хмелевский, один из экспертов, которые участвовали в осмотре видео из “Блога Жукова”. На допросе Хмелевский рассказал, что для экспертизы занимался нетипичной для него задачей: ему было необходимо скачать 132 видео с YouTube и сделать скриншоты. Всё это за один день, потому что “иначе они могли быть утрачены”. После вопросов от государственного обвинения их продолжил задавать один из адвокатов Жукова Илья Новиков. Во время допроса адвокату удалось выяснить, что такую задачу Хмелевский получил от следователя, а руководство рекомендовало ему сотрудничать. Когда Новиков поинтересовался, почему в протоколе сказано, что установлены видеозаписи, в которых Егор Жуков осуществляет активную политическую агитацию, Хмелевский ответил: “Эти формулировки также внёс следователь”».

«Следующим выступил Александр Коршиков. Он один из авторов одиозной экспертизы. <…> Вопросы сначала задаёт Илья Новиков.

– Дата окончания вписана от руки. Почему так произошло?
– Я не знаю, в какое время экспертизу закончили, поэтому вписана от руки. Мы так всегда делаем.
– Вы окончательные выводы сформировали до первого сентября?
– Нет, первого сентября.
– Это воскресенье, почему пришлось проводить экспертизу в выходной день?
– Это у вас выходной, а у нас рабочий».

«Последующие несколько часов защита последовательно пытается узнать, почему Александр Коршиков сделал в экспертизе именно такие выводы. Сначала выясняется, что специального образования у него нет, подготовку он проходил в 2016 году в неизвестном учреждении. Потом Коршиков начинает рассказывать о том, как он проводит лингвистические экспертизы.

Выясняется, что эксперт берёт анализируемый текст и сравнивает его с Уголовным кодексом. Примерно так в тексте его экспертизы появились и “фальшивые документы”, и “приостановка работы учреждений (в частности, избирательной комиссии)”, которых не было в речи самого Жукова. Коршиков выступает уверенно, говорит много, часто неразборчиво. В своей экспертизе он уверен абсолютно, даже принёс видеоматериал, который мог бы стать иллюстрацией для некоторых положений.

Суд в изучении видео отказал, но, судя по всему, оно должно было пояснить, что существует единственная верная трактовка слова “протесты”. Разбор значения этого слова занял больше всего времени. Эксперт не отрицал, что существуют как насильственные формы протеста, так и ненасильственные. Однако, по его словам, в современном политическом дискурсе и риторике Егора Жукова их интерпретация очевидна. Она явно насильственная.

Когда защита пытается выяснить, почему же в одном из четырёх видео Жуков через слово повторяет “ненасильственный”, Коршиков заявляет, что в этом видео “в творчестве Жукова произошёл перелом”, который мог быть продиктован влиянием извне».

«После суд отклонил ходатайства защиты о выступлении лингвистов Анны Левинзон и Нины Добрушиной, заявляя, что они не доказали свою компетентность».

О беззащитности стороны защиты. Мнение адвоката

Марина Айрапетян, член Московской коллегии адвокатов «Железников и партнёры», рассказала Адвокатской газете о практике ЕСПЧ, касающейся участия защиты в получении экспертного доказательства.

В российской судебной практике защита часто ограничивается в правах при рассмотрении вопроса, требующего специальных знаний. Как правило, эта – порой решающая – часть предварительного расследования отдаётся на откуп следователю или максимум – суду. Защитник фактически устраняется из данного процесса – следователи позволяют себе знакомить защиту с постановлением о назначении экспертизы с существенным опозданием, что делает ознакомление бессмысленным. Участие защитника в проведении исследования является в глазах правоохранителей скорее чем-то крайне экзотическим и чуть ли не незаконным. Даже в наличие давно закреплённого права на привлечение специалиста суды как будто всё ещё не могут поверить.

Однако у Европейского Суда по правам человека на этот счёт иное мнение, которое было сформировано в многочисленных постановлениях, в том числе принятых по жалобам против России. Несмотря на характеристику именно судебной стадии процесса как состязательной, ЕСПЧ неоднократно отмечал, что справедливость разбирательства распространяется на судопроизводство в целом и охватывает в том числе стадию предварительного расследования. Как подчеркивает Страсбургский суд, права защиты должны быть обеспечены в течение всего процесса – в том смысле, что хотя бы в одной из стадий они должны быть реализованы.

Защита может участвовать в получении экспертного доказательства двумя способами. Первый – участие в проведении государственной экспертизы (назначенной стороной обвинения или судом, причём ЕСПЧ выказывает различную степень доверия к этим видам экспертизы). Второй – проведение собственного экспертного исследования.

Право на участие в проведении госэкспертизы

Как было упомянуто, Европейский Суд, в отличие от российского законодателя, видит различие между экспертизой, проведённой по назначению стороны обвинения, и судебной экспертизой. Так, в деле «Stoimenov v. The former Yugoslav Republic of Macedonia» экспертиза была проведена по инициативе органа расследования, в связи с чем, по мнению ЕСПЧ, у стороны защиты могли возникнуть обоснованные сомнения в объективности экспертного учреждения. Поскольку предмет исследования – наркотическое вещество – было изъято в ходе расследования, у заявителя не было возможности провести его собственное исследование, в связи с чем суд должен был назначить повторную экспертизу. В то же время Европейский Суд подчеркнул, что назначение судом эксперта, являющегося сотрудником организации, раннее дававшей заключение стороне обвинения, само по себе не является нарушением прав защиты.

Эксперт, назначенный судом, выступает не в пользу какой-либо из сторон спора, а как независимый эксперт, содействующий суду в вопросах, на который тот сам ответить не может. Несмотря на то, что заявитель в указанном деле не мог представить мнение частного эксперта, именно благодаря данному обстоятельству ЕСПЧ не установил нарушение ст. 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод (далее – Конвенция). Кроме того, защита могла задавать эксперту вопросы после проведения исследования. Возможность допросить эксперта, подчеркнул ЕСПЧ, является проявлением права на перекрестный допрос свидетеля.

Право на проведение альтернативной экспертизы (собственной или требование назначить повторную через суд) зависит от следующих факторов: важности экспертизы для дела, серьёзности сомнений в достоверности имеющегося заключения, технической возможности проведения экспертизы.

Техническая возможность участия защиты в экспертном исследовании

ЕСПЧ также ввёл понятие «практической трудности» участия защиты в проведении экспертизы, что делает её невозможной или нежелательной.
Так, при наличии технической возможности вовлечь обвиняемого в её проведение ему должно быть обеспечено право присутствовать при исследовании, давать комментарии, вносить предложения, исследовать первичные материалы. Право в дальнейшем оспорить доказательства не может компенсировать отсутствие возможности влиять на ход экспертизы.

В гражданском деле «Mantovanelli v. France» заявителю отказали в участии в экспертизе, хотя технических препятствий к этому не было. Требовалось установить наличие или отсутствие причинно-следственной связи между действиями врачей и ухудшением здоровья заявителя, для чего экспертам нужно было опросить свидетелей (медиков) и изучить документы. При таких методах исследования ничто не мешало допустить заявителя к проведению экспертизы. Кроме того, ему не сообщили дату проведения экспертизы, он не мог задать свои вопросы. Ни на одной из стадий процесса заявитель не имел возможности выразить мнение по вопросам экспертизы. Высказаться он смог лишь после составления отчёта, но этого было недостаточно. В проведении дополнительной экспертизы на судебной стадии также было отказано, хотя экспертиза имела решающее значение для дела.

Согласно позиции Конституционного Суда РФ, необходимость присутствия тех или иных лиц при производстве судебной экспертизы и дачи ими объяснений эксперту обусловлена прежде всего потребностями качественного проведения экспертизы, связанными с её конкретным предметом. Таким образом, данное право не связывается с возможностью защиты следить за процессом и методами исследования.

Право на представление собственного «экспертного» доказательства

ЕСПЧ высказался довольно подробно по данному вопросу в Постановлении по делу «Khodorkovskiy and Lebedev v. Russia». Национальный суд не принял письменные и устные «экспертные доказательства», как их называет Европейский Суд (согласно российскому законодательству – заключения и показания специалистов). Суд подчеркнул, что национальные суды наделены правом усмотрения при принятии представляемых доказательств – например, если они не относимы к предмету разбирательства. Так, часть отклонённых представленных защитой заключений касались правовых вопросов. В связи с этим ЕСПЧ, сославшись на принцип iura novit curia («суд знает законы»), согласился, что данные вопросы входят в компетенцию суда, а потому заключения являлись бесполезными и не отвечали критерию относимости.

Другая часть представленных исследований касались вопросов экономического анализа и бухгалтерского учёта, однако суд отказался приобщать их к материалам дела, не отделяя от правовых заключений. ЕСПЧ указал, что такой неизбирательный подход угрожает нарушением прав защиты.
Что касается отказа суда принять доказательства, продиктованные их содержанием, ЕСПЧ согласился с возможностью и правомерностью такого усмотрения, однако подчеркнул, что отказ, мотивированный лишь формой доказательства, нарушает принцип равенства сторон. Защита, пояснил он, должна иметь возможность быть активной, т.е. представлять доказательства.

Экспертиза со стороны обвинения проводилась на предварительном расследовании (на несостязательной стадии) и в рассматриваемом случае без участия защиты, которая была ознакомлена с постановлениями о назначении экспертизы уже после её проведения. Таким образом, защита была лишена возможности заявить отвод экспертам и сформулировать свои вопросы.

Теоретически защита может оспорить экспертные заключения обвинения и ходатайствовать о проведении новой экспертизы. Однако для этого ей необходимо убедить суд, что экспертиза неполная или проведена с недостатками. Это дополнительное бремя было отягощено отсутствием возможности вызвать некоторых экспертов и поставить под сомнение их компетентность. Защита намеревалась задать вопросы, касающиеся использованных экспертами методов исследования, однако суд отказался вызывать экспертов на допрос, мотивировав тем, что такое «сакральное» занятие, как оценка доказательств, дозволено только суду в совещательной комнате.

ЕСПЧ проникся трудностями защиты и отметил, что оспорить экспертное заключение без помощи другого эксперта проблематично. Таким образом, права просить суд назначить другую экспертизу недостаточно. С учётом этого ЕСПЧ сделал важный вывод: для эффективной реализации данного права защита должна иметь возможность представить своё «экспертное доказательство».

По мнению национального суда, защита не обладала правом на сбор такого доказательства, как заключение специалиста. Кроме того, последний был предупреждён адвокатом о его правах и обязанностях, однако адвокатский статус не даёт полномочия делать такое предупреждение – это прерогатива следователя и суда. Также в качестве основания для отказа суд указал, что специалисты сделали вывод на основе фотокопий документов и у них не было доступа к оригиналам материалов дела.

ЕСПЧ обеспокоился существующим в российском уголовном процессе различием в статусе эксперта и специалиста. Порочную практику отечественных судов отвергать заключения специалиста на том основании, что он – не эксперт, Страсбургский суд признал сомнительной.
Он указал, что упомянутая интерпретация национальным судом положений УПК РФ привела к дисбалансу между защитой и обвинением в области сбора и представления доказательств и, таким образом, нарушила принцип равенства сторон, а следовательно, – право на справедливое судебное разбирательство.

Выводы

Конвенция не требует гарантий участия защиты при получении экспертного доказательства во всех формах и на всех стадиях. Важно, чтобы хотя бы один раз в течение всего процесса сторона защиты имела возможность аргументированно выразить своё мнение по вопросу, имеющему существенное значение хотя бы для одного пункта обвинения.

Однако возможность восстановить пошатнувшееся равновесие путём проведения повторной (альтернативной, параллельной) экспертизы (как при назначении судом, так и по инициативе и силами стороны защиты) во многих случаях отсутствует. Так, подлежащий исследованию материал может быть израсходован или сторона защиты не имеет к нему доступа, число экспертов – быть весьма ограниченным при рассмотрении вопросов узкопрофильной специализации. В связи с этим полагаю необходимым обеспечить реальное участие защиты при проведении экспертизы стороной обвинения на стадии предварительного расследования – как при назначении экспертизы, так и во время её проведения.

Анализируя практику ЕСПЧ и законодательство европейских государств по вопросу участия защиты в проведении экспертизы, некоторые из зарубежных авторов приходят к выводу, что допуск стороны защиты во время проведения экспертизы – т.е. «до установления фактов», а не после, предоставляет ей больше гарантий.

Несмотря на то, что российское законодательство теоретически предоставляет защите указанные права, их нарушение не влечёт каких-либо процессуальных последствий. Однако важно помнить: настаивать на нарушении равенства и справедливости можно и нужно, если экспертиза имеет важное, а лучше – решающее для дела значение.

Следователей обяжут заранее сообщать обвиняемым о назначении экспертиз

Госдума одобрила в первом чтении поправки в ч. 3 ст. 195 УПК РФ, сообщает Legal.report. Предполагается, что вскоре следователи будут обязаны заранее сообщать обвиняемым и потерпевшим о назначении судебных экспертиз.

На сегодняшний день норма закона не содержит прямого указания на необходимость ознакомления обвиняемого и его защитника, а также потерпевшего и представителя с постановлением о назначении судебной экспертизы. Такая практика, как говорится в пояснительной записке к законопроекту, лишает обвиняемого возможности задать вопросы эксперту, заявить ему отвод, ходатайствовать о производстве экспертизы в ином экспертом учреждении.

Законопроект предлагает конкретизировать положения ч. 3 ст. 195 УПК РФ. В частности, следователь будет обязан до направления материалов уголовного дела для производства судебной экспертизы ознакомить заинтересованные стороны с соответствующим постановлением и разъяснить им права, предусмотренные ст. 198 УПК. Об этом должен быть составлен протокол.

В случае проведения судебной экспертизы при проверке сообщения о преступлении, а также в случаях, не терпящих отлагательств, ознакомление проводится “при появлении для этого реальной возможности незамедлительно”.

Под иную позицию подыщется уголовная статья. Интервью со Светланой Прокопьевой

война, вооружённых сил, фейк-ньюс, чайлдфри, невиновность, оскорбление граждан, адвокат, Интервью со Светланой Прокопьевой, протест Егора Жукова, отзыв учёных-лингвистов, эксперт фсб, рецензия, ГЛЭДИС, личный бренд, соцсети,

Эксперт-лингвист и журналист, действительный член ГЛЭДИС Анастасия Аникина опубликовала интервью со Светланой Прокопьевой, которую обвиняют в публичном оправдании терроризма. Приводим текст беседы.

Анастасия Акинина: К настоящему моменту (14-е октября 2019 года) по Вашему делу проведено уже несколько лингвистических экспертиз. Четыре из них – со стороны следствия. Зачем нужно было так много, и как Вы оцениваете качество каждой?

Светлана Прокопьева: Да, кажется, что экспертиз и рецензий на экспертизы уже очень много, но поверьте, каждая была вызвана «производственной необходимостью». Так, все началось с «экспертизы» (1) ФГУП Радиочастотный центр при Роскомнадзоре (не могу не взять это слово в кавычки, потому что никакой экспертизой этот текст, конечно же, не является). Она легла в основу предупреждений, которые получили «Эхо Москвы в Пскове» (5 декабря 2018) и Псковская лента новостей (26 ноября 2018). На основании предупреждений были составлены административные протоколы, по которым мировые суды 6 и 7 февраля 2019 оштрафовали оба СМИ в общей сложности на 350 тысяч рублей. Чтобы оспорить штрафы, учредитель СМИ заказал (2) рецензию на текст Радиочастотного центра, её написал профессор кафедры русского языка РГПУ им. А. И. Герцена В.А. Ефремов, и (3) заключение специалиста* по тексту моей колонки: Т.В. Шмелёва, доктор филологических наук, профессор кафедры журналистики НовГУ, пришла к выводу, что признаков оправдания терроризма в тексте «Репрессии для государства» нет. Мировой суд отказался приобщать эти документы.

Поскольку (1) экспертиза Радиочастотного центра была параллельно отдана в следственный комитет города, там началась доследственная проверка в отношении меня лично по статье 205.2 УК РФ. И во время этой проверки следователь Сергей Мартынов заказал (4) экспертизу в НП «Южный экспертный центр» в Волгограде – она была нужна, чтобы принять решение о том, стоит возбуждать уголовное дело по результатам проверки или нет. Собственно, вся проверка в получении этой экспертизы и заключалась. Результат ее был негативным, дело было возбуждено 5 февраля 2019.

Когда уголовное дело стартовало, следователь уже областного СК Дмитрий Павлов в конце февраля заказал ещё одну (5) экспертизу – в государственном учреждении, с уведомлением подозреваемой и с подпиской, взятой у экспертов. Моя колонка была направлена в Северо-западный центр судебной экспертизы Минюста России. Это экспертиза Натальи Пикалёвой и Анастасии Лаптевой, и она стала основанием для постановления о привлечении меня в качестве обвиняемой (до 20 сентября я оставалась в статусе подозреваемой).

В то же время мы с адвокатом Татьяной Мартыновой стали думать про защиту и в марте получили (6) заключение специалистов от ГЛЭДИС, его текст опубликован. Чуть позже мой адвокат от «Агоры» Виталий Черкасов запросил и получил (7) комиссионное заключение специалистов, лингвиста и психолога, его сделали Е.А. Колтунова и С.В. Давыдов. И (6), и (7) заключения – в мою пользу.

Параллельно, тогда же в феврале, два СМИ, «Эхо Москвы в Пскове» и Псковская лента новостей подали иск в Псковский городской суд, потребовав признать незаконными предупреждения Роскомнадзора (это важно, чтобы не получить второе за год и не поставить СМИ под угрозу закрытия). В этот судебный процесс органы следствия передали экспертизы (1) и (4), а истец представил (2) и (3). Поскольку между ними были очевидные противоречия, судья Эльвира Кузнецова постановила провести ещё одну экспертизу — (8) и направила текст в «Московский государственный лингвистический университет» В.Н. Белоусову и А.К. Руденко. Когда истцы получили текст, вышедший из-под пера означенных господ, они пришли в ужас (и я тоже, как заинтересованное лицо в деле) и сочли необходимым получить (9) рецензию на эту экспертизу. Рецензию выполнили Е.С. Кара-Мурза и М.В. Горбаневский.

Ну и для ровного счёта – ещё одну (10) «экспертизу» пытался приобщить к делу Роскомнадзор. Это были буквально три страницы текста, где все какие надо признаки выявлены, а заказаны они были в Санкт-Петербургском государственном университете частным лицом, местным полит-провокатором, казаком Игорем Ивановым. Никаких сведений об исполнителях этот документ не содержит, оно пришло за единственной подписью — директора Центра экспертиз Владимира Семёнова, не знаю, кто это. Фактически это заключение анонимных специалистов. Судья не приобщила этот текст к материалам дела, ибо с какой стати.

В общем, есть уже десять текстов, разной степени научности.
Мои комментарии о качестве будут, во-первых, предвзяты, во-вторых, непрофессиональны, я же не лингвист. Скажу только что в заключениях специалистов со стороны моей защиты, (6) и (7), списки литературы длиннее, чем исследовательская часть в экспертизах обвинения.

Доподлинно мы можем судить о качестве экспертизы (8) Белоусова – Руденко, потому что есть (9) научная рецензия на эту работу, абсолютно разгромная. Выводы экспертов названы необоснованными и недостоверными, с подробной аргументацией.

А.А.: Кто выбирал экспертов во всех случаях? Знакомили ли Вас с постановлением о назначении экспертизы, выносили ли Вы (Ваш адвокат) свои вопросы?

С.П.: Кто выбирал – я описала выше. С постановлением нас знакомили в рамках уголовного дела. Вопросы – да, мы предложили свои, они вошли в постановление следователя, тут претензий нет. Однако Лаптева и Пикалёва фактически не ответили ни на наши вопросы, ни на вопросы следователя, они переформулировали вопросы и отвечали, как им удобнее. Не могу пока подробно об этом говорить, пока действует подписка о неразглашении, да и текста этой экспертизы у меня нет.

А.А.: Как были приняты в суде, оценены судьёй все заключения?

С.П.: Говорить о суде по моему уголовному делу ещё рано, но оба наши заключения (6) и (7) вошли в материалы дела и будут рассматриваться судом, когда до него дойдёт.

Мировой суд не принял ничего, кроме заключения Радиочастотного центра (апелляции ещё не было), а городской – принял всё, в том числе экспертизу (6) ГЛЭДИС, которую я принесла в последний день процесса на решающее заседание. То есть там нет только второй нашей (7) и второй следовательской (5) экспертиз. Но не помогло, суд в первой инстанции СМИ проиграли. Поскольку судья Кузнецова проигнорировала и экспертизу (6) ГЛЭДИС, и рецензию (9) М.В. Горбаневского и Е.С. Кара-Мурзы. При этом Е.С. Кара-Мурза приехала в Псков на процесс и выступала в качестве специалиста, участвуя в допросе экспертов Белоусова и Руденко. Но судья её не услышала.
По-видимому, в моём суде будет такая же картина.

А.А.: На сегодняшний день виновной Вы не признаны, но и обвинения не сняты. При этом разгромная по сути комиссионная экспертиза ГЛЭДИС уже обнародована и вызвала резонанс, вплоть до Совета по правам человека при президенте. Почему, однако, высококачественная и авторитетная экспертиза ГЛЭДИС не переломила ход дела, не сокрушила обвинение?

С.П.: У следователя на этот счёт железный аргумент: специалисты не давали подписку, не были предупреждены об уголовной ответственности и прочие детали по статьям 58, 168 УПК РФ, а значит, их заключение является «недопустимым доказательством», то есть «не имеет юридической силы и не может быть положено в основу обвинения»***. Хотя для снятия обвинения – почему бы и нет, как раз может, но на этот счёт следователь предпочитает не распространяться. Думаю, что просто есть чётко поставленная задача: довести дело до суда. Вот и. Важнее, как экспертиза (6) ГЛЭДИС и экспертиза (7) Е.А. Колтуновой будут восприняты прокурором и судом.

А.А.: Заключению ГЛЭДИС предшествовала рецензия двух экспертов Гильдии (М.В. Горбаневского и Е.С. Кара-Мурзы) на заключение государственных экспертов В.Н. Белоусова и А.К. Руденко. Рецензия тоже обнародована. Имела ли эта рецензия какое-либо значение для процесса? Каков вообще, по Вашему мнению, доказательственный вес рецензии по сравнению с полноценной экспертизой?

С.П.: Строго говоря, не предшествовала, а наоборот. Просто до приобщения к материалам дела мы держали экспертизу ГЛЭДИС (формально – заключение специалистов) при себе. Для моего уголовного процесса (9) рецензия не имеет большого значения, как и экспертиза (8) Белоусова – Руденко (это именно экспертиза, а не заключение, они давали подписку), поскольку преюдиции** тут нет. Доказательный вес не могу прокомментировать. Тут надо смотреть закон. Мне лично было очень важно увидеть эту рецензию, поскольку она показала ошибки, которые ложатся, в том числе, в основу уголовного обвинения.

А.А.: Как Вы оцениваете роль лингвистической экспертизы в делах, подобных Вашему (по экстремистским статьям, оправданию терроризма, фашизма и прочих)? Какова роль конкретно экспертизы, которую предоставляет сторона защиты?

С.П.: Моё дело и подобные целиком и полностью строятся на экспертизах. Никаких других доказательств вины или невиновности тут просто нет. Мне кажется, оценивать роль экспертных заключений должны специалисты, участники отрасли, настоящие судебные эксперты, которые разбираются в судебной экспертизе. Если мы с одной стороны видим три листа невнятного текста, а с другой – полноценное научное исследование, то тут уже не важно, государственная или негосударственная стоит сверху шапка. Должен быть научный подход к этому делу, я считаю.

Экспертизы, которые заказывали адвокаты, необходимы нам для защиты в перспективе ЕСПЧ. Но мы должны исчерпать все возможности, добиваясь правосудия в отечественной судебной системе, прежде чем обращаться в Европейский суд. В то же время, предоставив альтернативные заключения специалистов, мы даём следствию, а затем и суду весомые основания, чтобы вынести законное и справедливое решение. Воспользуются ли они этим шансом? Скорее всего, нет. Наша система не умеет признавать ошибки.

А.А.: Сталкивались ли Вы до своего обвинения с лингвистическими экспертизами или с необходимостью регулировать форму выражения своих мыслей, консультируясь с лингвистами? Как Вы считаете, нужны ли современным российским журналистам такие предварительные консультации с лингвистами, чтобы не попадать под статьи?

С.П.: Нет, до моего дела я только знала о том, что бывают некие лингвистические экспертизы для разрешения информационных споров и судебных конфликтов. Если не ошибаюсь, дело Pussy Riot впервые заставило к ним приглядеться.

Тем более никогда мне не приходилось консультироваться с лингвистами перед тем, как выразить свою мысль. Вообще, журналисты если с кем и советуются относительно формы выражения, то с юристами. Да и то только в первые годы работы, потом опыт накапливается совершенно достаточный.
Я считаю, предварительные консультации с лингвистами совершенно излишни. Мы пишем для широкого круга читателей, мы все пользуемся одним и тем же русским языком. Человек с хорошо развитой грамотной речью, кто много читал в детстве и продолжает читать сейчас, а не только писать, вполне в состоянии адекватно передать в тексте свою мысль и свою эмоцию. Анализировать это совершенно излишне, пока речь не идет об уголовной ответственности.

А.А.: Стоит ли судить и сажать за слова? Какой должна быть разумная мера ответственности?

С.П.: Я категорически против уголовной и даже административной ответственности за слова. Свобода слова должна быть абсолютной. Чем больше у нас ограничений, тем меньше мы можем сказать, тем меньше идей мы можем обсудить, оценить, оспорить – и тем уже коридор возможностей для общества.

Давайте вспомним, что правовая ответственность и суд – это не единственные возможные способы регулировать человеческие отношения. Есть здравый смысл, есть мораль, есть правила приличия. Мы все знаем, что врать не хорошо, что нельзя оскорблять человека, что нельзя клеветать и ложно обвинять другого в преступлениях и пр. В конце концов, есть институт репутации – СМИ и журналисты, которые врут, могут (и должны) просто терять доверие аудитории, рекламодателей и пр. Та же hate speech может наказываться осуждением, профессиональным порицанием, блокировкой в соцсетях в конце концов.

А.А.: Каковы Ваши планы? Над какими темами хотите поработать ещё?

С.П.: Над интересными). Ищу интересные темы по своему родному северо-западу. Я пытаюсь делать свою обычную журналистскую работу.

А.А.: Со временем (возможно, очень скоро) Ваше дело станет кейсом, который будут разбирать на журналистских факультетах. Причём вне зависимости от его исхода. Что Вы сами считаете наиболее важным во всей ситуации, сложившейся вокруг Вас и Ваших текстов? На что хотели бы обратить внимание коллег, в том числе будущих?

С.П.: Самое важное здесь – понимать, что мое дело возникло не в вакууме. Оно не из ниоткуда. Это обвинение – логичный итог зажимания свободы слова в нашей стране, которое медленно, исподволь, но неуклонно шло все последние двадцать лет. Сначала появились темы, которые не освещаются центральным телевидением и прочими госСМИ. Потом появились люди, которых не пускают в эфир. Власть перестала вести дискуссии с оппонентами, а тем более соглашаться с ними и признавать их правоту. На всех уровнях перестали обсуждаться альтернативные точки зрения по разным важным вопросам. Я не буду говорить о том, что отсюда же растут ноги чисто управленческих ошибок в самых разных сферах, это отдельный вопрос. Сейчас важно подчеркнуть, что исчезла культура диалога. Общество отвыкло спорить. Дискуссии остались только в научной среде. В политике – нет дискуссии, нет дебатов, общественно-важные темы не обсуждаются, власти и силовики не признают свои ошибки, не соглашаются с критикой.
И когда исчезла сама вот эта привычка спорить и обсуждать, когда альтернативный, другой взгляд на любую проблему перестал быть нормой – тогда и стало возможным судить за слова. Поэтому вместо того, чтобы поспорить со мной, обсудить главную мысль моего текста, силовики возбуждают уголовное дело. У них нет другого ответа для меня, они просто отвыкли отвечать как-то иначе. Они считают нормальным, что существует одна единственно-верная точка зрения (официальная), а для иной позиции сразу подыскивается уголовная статья.

Это должно научить нас одной простой вещи: нельзя сдавать позиции по мелочам. Из мелочей складываются все глобальные процессы. Общество, к сожалению, легко расставалось со свободой слова маленькими шажками, каждый из которых, казалось бы, ничего не значил. А в итоге мы пришли к тому, к чему пришли: реальным срокам и крупным денежным штрафом за слова. Это дикость.

***
Список заключений и рецензий по делу Светланы Прокопьевой (на 17 октября 2019 года):
(1) Экспертиза ФГУП «Радиочастотный центр» при Роскомнадзоре (эксперты Александр Сорговицкий и Анастасия Гершликович).
(2) Рецензия на это заключение профессора кафедры русского языка РГПУ им. А. И. Герцена Ефремова Валерия Анатольевича.
(3) Заключение специалиста — доктора филологических наук, профессора кафедры журналистики НовГУ Шмелёвой Татьяны Викторовны.
(4) Экспертиза НП «Южный экспертный центр», г. Волгоград (лингвист Алексей Рыженко и психолог Виктор Кисляков).
(5) Экспертиза Северо-западного регионального центра судебной экспертизы Минюста РФ (лингвист Наталья Пикалёва и психолог Анастасия Лаптева).
(6) Заключение специалистов ГЛЭДИС (к.ф.н., начальник научно-методического отдела ГЛЭДИС Жарков Игорь Вениаминович, д.ф.н.. проф. кафедры русской словесности и межкультурной коммуникации Гос. ИРЯ им. Пушкина Мамонтов Александр Степанович, д.ф.н., профессор кафедры массовых коммуникаций РУДН Трофимова Галина Николаевна).
(7) Заключение специалистов – лингвиста, к.ф.н., доцента кафедры истории русского языка и сравнительного славянского языкознания Института филологии и журналистики НГУ им. Н.И. Лобачевского Колтуновой Елизаветы Аркадьевны и психолога Давыдова Сергея Владимировича.
(8) Экспертиза Белоусова В.Н. и Руденко А.К. (Московский государственный лингвистический университет).
(9) Рецензия ГЛЭДИС на заключение специалистов МГЛУ (д.ф.н., профессор, академик РАЕН Горбаневский Михаил Викторович, к.ф.н., доцента кафедры стилистики русского языка факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова Кара-Мурза Елена Станиславовна).
(10) Заключение специалистов СПбГУ (анонимное).

*И.В. Жарков отметил, что, насколько ему известно, Т.В. Шмелёва технически провела не одно, а два исследования – по каждому из текстов С.В. Прокопьевой. Однако сама Светлана пишет, что ознакомилась только с одним заключением от указанного специалиста, к тому же тексты авторской колонки («Репрессии для государства») и радиопередачи («Минутка просветления») почти идентичны, за малыми исключениями. Так что предлагаем всё же считать исследование Т.В. Шмелёвой единым и сохранять в списке под одним номером.
** Е.С. Кара-Мурза рекомендует разъяснить читателям, что такое преюдиция. Преюдиция – это закреплённое в законе правило обязательно использовать без проверки и доказательств те факты, которые были ранее уже установлены судом по другому делу с участием тех же лиц. Однако этот приговор или решение суда не могут предрешать виновность лиц, не участвовавших ранее в рассматриваемом уголовном деле (подробнее см. статью 90 УПК РФ).
*** И.В. Жарков считает, что следователь, скорее всего, «говорил, что заключение без подписки не может быть использовано в качестве доказательства по делу. На самом деле может-таки. Довод самый обычный, но любой юрист, не являющийся следователем, скажет, что к закону этот довод отношения не имеет».

В Следкоме научились распознавать людей в масках

о фейках, словесная эквилибристика, быдло, обзор экспертиз, фоноскопических экспертиз, распознавать, патентных троллей, учёный, экстремизм,

Следственный комитет РФ сообщил о применении новой технологии исследования видеозаписей. Теперь эксперты могут распознавать и устанавливать личность человека, даже если его лицо скрыто, а телосложение замаскировано специальной одеждой.

Ведомство опубликовало ролик, в котором рассказываются подробности новой методики и примеры, когда её использование привело к раскрытию преступления.

Преступники научились вести себя перед камерой – прятать лицо и надевать объёмную одежду. Опознать их по уличным камерам, как правило, нельзя. Однако в ходе видеотехнической экспертизы можно с точностью до сантиметров распознавать параметры лица и телосложения подозреваемого, а также цвет одежды, которая была на нём в момент преступления, рассказывает диктор.

Также эксперты успешно используют технологию наложения 3D-модели лица на размытые фотографии подозреваемого.